Неточные совпадения
Доска да камень в
головы,
А пища — хлеб один.
Непогода к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и
головой лошадь, что она шла боком; но Левину под башлыком было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя то на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то на нависшие на каждом оголенном сучке капли, то на белизну пятна нерастаявшей крупы на
досках моста, то на сочный, еще мясистый лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на
доске «Каренин», а мне и в
голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с
головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
Самгин не почувствовал страха, когда над
головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась
доска забора, отбросив щепку, и один из троих, стоявших впереди его, гладя спиной забор, опустился на землю.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как
доска, и тут, приподняв
голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
А сзади солдат, на краю крыши одного из домов, прыгали, размахивая руками, точно обжигаемые огнем еще невидимого пожара, маленькие фигурки людей, прыгали, бросая вниз, на
головы полиции и казаков,
доски, кирпичи, какие-то дымившие пылью вещи. Был слышен радостный крик...
Упираясь
головой в забор, огненно-рыжий мужик кричал в щель между
досок...
Молодой парень, без шапки, выламывал
доску над
головой Самгина, хрипло кричал...
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце,
доски пола дымились под его ногами, он чувствовал, что и в
голове его дымится злость.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие
доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой
головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Самгин, спотыкаясь о какие-то
доски, шел, наклоня
голову, по пятам Туробоева, его толкали какие-то люди, вполголоса уговаривая друг друга...
Солдата вывели на панель, поставили, как
доску, к стене дома, темная рука надела на
голову его шапку, но солдат, сняв шапку, вытер ею лицо и сунул ее под мышку.
Других болезней почти и не слыхать было в дому и деревне; разве кто-нибудь напорется на какой-нибудь кол в темноте, или свернется с сеновала, или с крыши свалится
доска да ударит по
голове.
Но когда на учителя находили игривые минуты и он, в виде забавы, выдумывал, а не из книги говорил свои задачи, не прибегая ни к
доске, ни к грифелю, ни к правилам, ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в
голове догадки, доходил до результата Райский.
Слышим мы: ходит,
доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши
головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то [«Дворцом» называется у нас место, по которому вода бежит на колесо.
Высокий храбрец в непобедимом страхе подскочил под потолок и ударился
головою об перекладину;
доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю.
Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю
доски, и закружившаяся
голова недоумевает, куда обратиться.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему
головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним
досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Голова его, ничем не покрытая, была низко опущена и моталась при встрясках на мостовой, а на груди наклонно висела
доска с надписью белыми буквами…
Когда я увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная
доска с крупной надписью белыми словами, — человек свесил
голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
Нашептавшись вдоволь, Антон взял палку, поколотил по висячей, давно безмолвной
доске у амбара и тут же прикорнул на дворе, ничем не прикрыв свою белую
голову.
Чаще всего Груздев торопится-торопится, а потом вдруг сядет куда-нибудь на
доску, опустит
голову и сидит до тех пор, пока его не позовут.
Я дождался, пока снова отняли
доски от клетки львицы. Львица казалась спокойною. Прижавшись в заднем углу, она лежала, пригнув
голову к лапам; она только вздыхала и, не двигаясь ни одним членом, тревожно бросала во все стороны взоры, исполненные в одно и то же время и гордости и отчаянья.
Покрытая лохмотьями, на жестких
досках, с мешком под
головою, она трудно и тяжело кончалась.
Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись на полу, обои были отодраны и торчали клочьями, в одном месте приподнята
доска пола, выворочен подоконник, на полу у печи рассыпана зола. Мать покачала
головой при виде знакомой картины и пристально посмотрела на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на
досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил
голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Нужное слово не находилось, это было неприятно ей, и снова она не могла сдержать тихого рыдания. Угрюмая, ожидающая тишина наполнила избу. Петр, наклонив
голову на плечо, стоял, точно прислушиваясь к чему-то. Степан, облокотясь на стол, все время задумчиво постукивал пальцем по
доске. Жена его прислонилась у печи в сумраке, мать чувствовала ее неотрывный взгляд и порою сама смотрела в лицо ей — овальное, смуглое, с прямым носом и круто обрезанным подбородком. Внимательно и зорко светились зеленоватые глаза.
«Профессор» стоял у изголовья и безучастно качал
головой. Штык-юнкер стучал в углу топором, готовя, с помощью нескольких темных личностей, гробик из старых
досок, сорванных с крыши часовни. Лавровский, трезвый и с выражением полного сознания, убирал Марусю собранными им самим осенними цветами. Валек спал в углу, вздрагивая сквозь сон всем телом, и по временам нервно всхлипывал.
А мое тоже дело старое: вертелась-вертелась на голых-то
досках, — не спится!..
— Здоров! Да на тебе лица не видать. Ты б на постелю-то лег, одеялом-то прикрылся бы. И чтой-то у тебя за постель, право!
Доски голые. Охота тебе! Царское ли это дело? Ведь это хорошо монаху, а ты не монах какой!
Слетаются вороны издалека, кличут друг друга на богатый пир, а кого клевать, кому очи вымать, и сами не чуют, летят да кричат! Наточен топор, наряжен палач; по дубовым
доскам побегут, потекут теплой крови ручьи; слетят
головы с плеч, да неведомо чьи!»
Раздался глухой удар,
голова Дружины Андреевича покатилась, и благородная кровь его обагрила
доски помоста.
Дед, бабушка да и все люди всегда говорили, что в больнице морят людей, — я считал свою жизнь поконченной. Подошла ко мне женщина в очках и тоже в саване, написала что-то на черной
доске в моем изголовье, — мел сломался, крошки его посыпались на
голову мне.
Однажды я достал горшок и съел пару оладей, — Виктор избил меня за это. Он не любил меня так же, как и я его, издевался надо мною, заставлял по три раза в день чистить его сапоги, а ложась спать на полати, раздвигал
доски и плевал в щели, стараясь попасть мне на
голову.
Молиться — значит становиться прямо перед
досками, на которых нарисованы лица Христа, богородицы, святых, и кланяться
головой, всем телом, а правой рукой, со сложенными известным образом пальцами, дотрагиваться до лба, плеч и живота и произносить славянские слова, из которых самые употребительные и всем детям внушаемые: богородица, дева радуйся и т. д.
Мальчик поднял
голову: перед ним, широко улыбаясь, стоял отец; качался солдат, тёмный и плоский, точно из старой
доски вырезанный; хохотал круглый, как бочка, лекарь, прищурив калмыцкие глаза, и дрожало в смехе топорное лицо дьячка.
Гришка сидел на корме челнока и, свесив смуглые худые ноги свои через борт, болтал ими в воде. Ваня сидел между тем в трюме, и наружу выглядывало только свежее, румяное личико его. Белокурая
голова мальчика, освещенная палящими лучами полуденного солнца, казалась еще миловиднее и нежнее посреди черных, грубо высмоленных
досок палубы.
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху
голые сучья принимали издали вид черных безобразных
голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей целый участок зимней дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток;
доски, стоги сена, зимовавшие на реке и которых не успели перевезти на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
С этого времени на нее обильно посыпались неприятности: почти каждый раз, когда она входила в рабочую комнату брата, к ногам ее падали какие-то брусья,
доски, инструменты, задевая то плечо, то
голову ее, отбивая ей пальцы, — горбун всегда предупреждал ее криком...
Рыжий, захлебываясь словами, всё время говорил о чем-то на ухо человеку с бакенбардами, точно отвечал учителю, хорошо зная урок и гордясь этим. Его слушателю было щекотно и любопытно, он легонько качал
головою из стороны в сторону, и на его плоском лице рот зиял, точно щель на рассохшейся
доске. Иногда ему хотелось сказать что-то, он начинал странным, мохнатым голосом...
Стучали над
головой Антипы топоры, трещали
доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи в небо, тихо сказал богу...
Один из соседей Фомы по парте, — непоседливый, маленький мальчик с черными, мышиными глазками, — вскочил с места и пошел между парт, за все задевая, вертя
головой во все стороны. У
доски он схватил мел и, привстав на носки сапог, с шумом, скрипя и соря мелом, стал тыкать им в
доску, набрасывая на нее мелкие, неясные знаки.
Когда учитель, человек с лысой
головой и отвислой нижней губой, позвал: «Смолин, Африкан!» — рыжий мальчик, не торопясь, поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на
доске большие круглые цифры.
— Бобка! — позвал он потихоньку сквозь
доску, стараясь говорить как можно спокойнее и как раз у мальчиковой
головы.
Надо мной расстилалось голубое небо, по которому тихо плыло и таяло сверкающее облако. Закинув несколько
голову, я мог видеть в вышине темную деревянную церковку, наивно глядевшую на меня из-за зеленых деревьев, с высокой кручи. Вправо, в нескольких саженях от меня, стоял какой-то незнакомый шалаш, влево — серый неуклюжий столб с широкою дощатою крышей, с кружкой и с
доской, на которой было написано...
— Что бы ты ни слыхал, что бы в избе ни творили со мной, барин, — не выходи отсюда прежде двух ден, боже тебя сохрани, здесь есть молоко, квас и хлеб, на два дни станет! и тяжелая
доска, как гробовая крышка, хлопнула над его
головою!..
Дьякон сперва было не соглашался, а потом точно одурел — как тяпнет
головой в ящик, только
доски затрещали…
Ну, доску-то он точно прошиб, да и
голову себе, однако, проломил: кровь из него так и хлещет, как из барана, а те хохочут-заливаются…
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в
голову. В том углу, где я стоял в это время спиною к стене, был навален разный хлам: холсты, кисти, сломанный мольберт. Тут же стояла палка с острым железным наконечником, к которой во время летних работ привинчивается большой зонт. Случайно я взял в руки это копье, и когда Бессонов сказал мне свое «не позволю», я со всего размаха вонзил острие в пол. Четырехгранное железо ушло в
доски на вершок.
Затруднительные задачи Гульч усердно проверял собственным вычислением, и в рабочие уроки я не могу его себе представить иначе, как сидящим за учительским столом с откинутыми на лысеющую
голову очками, машинально посасывающим потухающую фарфоровую трубку с отливом и нагибающимся по близорукости к бумаге или грифельной
доске.